Талус из Афона: Откровение Том 1

1. Гармиш-Партенкирхен
Июнь 2002     Встреча с братом Петером
По распоряжению моего семейного врача направлен на несколько дней отдыхать среди гор в альпийской хижине: заряжаюсь новой энергией.
Последние 12 лет усердного художественного и мистического творчества с недавнего времени дают о себе знать. Истощение проявлялось как телесно, так и духовно. Последние два года были даже не столько внешней, сколько внутренней подготовкой к будущей другой жизни – но какой жизни я тогда еще не осознавал. В эти годы я больше спотыкался, нетвердо держась на ногах, нежели распознавал в них четко поставленную цель.
Мой «семейный врач», который по сути таковым не является, потому что я, как правило, не посещаю никаких врачей за редким исключением, если моя мудрость находится на пределе «возможностей самолечения», на третей консультации дал мне понять, что мне нужно срочно отключиться и отдохнуть от моей химиотерапии. В 2000 году мне поставили диагноз – рак кожи. Пребывая в ступоре, я допустил «традиционное» лечение рака посредством фармацевтики. В «середине» химиотерапии я прервал лечение, чувствуя себя более мертвым, нежели живым. Телу понадобилось почти два года, чтобы опять вывести все ядовитые вещества, и оно начало самостоятельно лечить «рак». В следствии этого телесно-душевного вреда я обратился к своему «семейному врачу», который лечил меня несколько иначе. Метод лечения и поддержания был «не совсем легальным», фармацевтика на нем нажиться не могла. (Об этом более подробно расскажу позже.)
Одним солнечным июньским днем началась моя «оздоровительная поездка» в баварские Альпы. В одиночестве, без моей супруги, без моих монашеских братьев и с крайне странным чувством, как будто я делал что-то запретное, эгоистичное. Это не был отпуск - это был просто-напросто «отдых, в смысле бездельничества» - а это то, что в Германии «делают» неохотно, а в других местах называют «велнес»! Кондиционирование почти 50-летнего образования в качестве гражданина ФРГ начало проявляться сразу по прибытии – я чувствовал себя предателем своей жены, ордена и всего общества в целом. Хотя моя жена и являлась в конечном счете причиной этого путешествия – она просто со всей своей любовью приговорила меня к нему – я всё же не был уверен, что меня за это не покарают.
Итак, я наконец-то добрался до места назначения и маршировал в сторону альпийской хижины, которая находилась в пяти часах ходьбы, когда я обнаружил, каким бессильным оказалось мое тело. Весь мой организм все еще пребывал в состоянии отвержения запрещенной деятельности, и мне нужно было убедить его в том, что он все еще должен защищаться. Возник внутренний диалог, который чаще всего высвобождался наружу, и тот или иной путешественник был очень обеспокоен за меня (или за себя?).
Плавность моих движений можно было сравнить с 80-летним астматиком, лежащим под капельницей и ожидавшим соборования. Окончательно я осознал это, когда меня поприветствовал и со словами «Вы наверное тоже знавали лучшие деньки» обогнал веселый францисканский монах лет восьмидесяти. Я хотел ему было ответить, но его уже и след простыл. Я показал ему в спину «средний палец», что он вероятно почувствовал и сказал, не оборачиваясь: «Эй! Не очень-то это вежливо».
Продолжая свой путь, я размышлял об этом происшествии, ломал себе голову: как же старик догадался – может он был подкован в психологии и ожидал от меня такого поступка, от того, кто бормочет себе что-то под нос, а положение тела которого направлено на сопротивление!?!
Во время одного из моих многочисленных привалов я снова его увидел – он сидел на маленьком утесе и наслаждался обильным завтраком, который он разложил перед собой на маленькой скатёрке. Поначалу я вовсе не хотел на него наткнуться и попытался улизнуть в сторону, но он уже издалека крикнул: «Приглашаю Вас к столу – угощайтесь».
Чувство неловкости пронзило меня жаром, как будто этот старый францисканец видел меня насквозь. Я энергично подавил в себе эту идею, преодолел себя и выразил готовность присоединиться к нему. Он улыбнулся и протянул мне свою правую руку: «Брат Петер», – представился он.
После того как мы представились друг другу, и я все еще несколько смущенно занял свое место, я стал разглядывать этого «человека духовной категории». Старое дитя природы, голубые глаза, худой и высокий, жилистые руки и чистый проникновенный взгляд, казавшийся дружелюбным и доброжелательным. В своей монашеской рясе он представлял собой необычную картину на горном пейзаже, но со своим обаянием он очень вписывался в него и соответсвовал окружению.
В то время как мы вместе ели его завтрак и пили каждый свою принесенную с собой воду, чувство благодеятельности медленно снова возвращалось ко мне, и я постепенно отодвигал на задний план свою нечистую совесть по поводу моих действий. Наш разговор привел к тому, что я начал понимать, насколько важно для нас, людей, обмениваться мнениями и просто отложить в сторону повседневную рутину как старое пальто.
Как выяснилось, брату Петеру было уже 89 лет, и он являлся «свободно избранным братом францисканцем». Несмотря на то, что он уже на протяжении многих десятилетий был членом ордена, он не был привязан к его «поверхностным содержаниям». Внутри некоторых орденов собираются группировки, которые образуют свое собственное ядро и пытаются уподобиться герметичным учениям. «Мистики», как я – но не принадлежащие ни к какому ордену.
Довольно быстро мы почувствовали, что занимались одинаковой опытной и исследовательской деятельностью, отсюда конечно последовали очень занимательные разговоры. Хотя я не рассматриваю Христианскую Мистику как догму, она все же содержит в себе глубокую мистификацию западного мира, которая оправданно доказывает все остальные учения и философии.
Как выяснилось, этот брат Петер также будет проживать на «моем» альпийском пастбище, и мы договорились в дальнейшем продолжить наше общение. Пятичасовая прогулка растянулась для меня в семичасовое мучение, но в присутствии этого францисканца мое тело, казалось бы, даже крепло. Как много значит слово!
В ходе нашего совместного путешествия я рассказал ему о моих физических недугах и о том, что я сейчас утратил чувство собственного «Я». О моем опыте и моих переживаниях по поводу различных мистический вещей, о власти словоупотребления и эзотерических предпосылках нашего чувства мира, которое ошибочно обернулось во все негативное.
«Результат тысячелетнией манипуляции неверно приложенных сил; осознанно искаженной правды «духовенства» с целью сокрытия космического понимания», пробормотал брат Петер кивая и, покачивая головой, провел рукой по своим длинным седым волосам.
«Некоторые скажут: нелегкое наследство атлантической софистики, которое пошло коту под хвост», – задумчиво добавил он.
«Все до единой религии и общественные слои основывались на этом, и никого это в общем-то не беспокоит, – возразил я. – Подавление людской толпы осуществится лишь в том случае, если человек получит власть безропотной морализации над божественными законами».
«Речь идет не только о достижении власти над массами, а еще и о предотвращении человеческого самопознания внутри космического жизненного пространства. Или Вы верите в сказку о том, что лишь земля и ее население являются единственными созданиями Бога?» – вставил свое замечание брат Петер.
«Крайне неправдоподобно, что принцип создания сработал на одной единственной планете, в то время как составляющие всей остальной вселенной были изготовлены лишь как ночные светящиеся точки для земных изучений, – поучал я. – Кроме того, нельзя оставить без внимания тот факт, что жизнь - это принцип, который простирается сквозь пространство из космической энергетики и действует на все материи; также и на другие планетные системы. Изобилие жизни в космосе должно было быть разносторонним и многослойным».
«Библия неоднократно ссылается на космическое многообразие жизни, в других старинных писаниях, таких как Санскрит, Веды, и мифологии всех естественных народов также возникают «божественные существа» и «боги», которые пришли с небес. Многие из них предстают в огне и грохоте и выглядят крайне странно, имея частично человеческое начало, частично нечеловеческий «внешний вид». История кишит всякого рода сагами, мифами и святыми существами, – объяснил брат Петер. – И всё же люди придерживаются традиционных взглядов, считая, что эти высказывания носят метафорический характер, и их нельзя воспринимать всерьез».
По прибытии в наши жилища мы решили немного отдохнуть. Я еще раз проигрывал в уме происходящее сегодня днем и в конце концов пришел к выводу, что этот день был очень поучительным и впечатляющим. Странно, насколько быстро повседневные заботы и проблемы вытесняются в мнимую пустоту, когда человек разрешает другим сторонам жизни заполнить его. Мои начальные угрызения совести мягко превратились в благотворное предвкушение того, что следующие дни я действительно проведу, эффективно отдыхая. В первую очередь, меня интересовал францисканец, который, как мне казалось, много знал о жизни, ее взлетах и падениях. Он излучал что-то особенное, что приковывало меня к нему и пробуждало мое любопытство.
Мы встретились за ужином на ферме на горном пастбище, где для нас нашлось местечко в самом дальнем углу за маленьким столиком. Я осознанно выбрал скромную еду – маленькое сырное ассорти с хлебом и темное пиво. Мы кушали молча, и каждый был погружен в свои мысли. Как я узнал позже от брата Петера, он размышлял о том, как бы он мог меня «увлечь ментально», не рубив с плеча. Во мне происходило нечто похожее, так как я собирался узнать об этом интересном человеке как можно больше.
После ужина мы вышли на улицу, где нас ожидало прекрасное вечернее настроение в образе неописуемого «альпийского света».
«Момент простого и волнующего осознания того, из чего мы, люди, можем почерпнуть любовь бога к своим созданиям – осознание красоты сада Эдем, который прочно укоренился в нашей душе», – вздохнул он.
Превзойти этого я не мог! Его слова передали все то, что я чувствовал в этот момент.
Медленно мы вернулись к нашему разговору. Мои самые сокровенные тайны стекались к нему на закате солнца, я чувствовал, что это был очень подходящий момент, в нужное время в нужном месте. Я совсем не осознавал, с какой легкостью я покорился и открылся этому человеку. Его талант слушать и молча направлять вопросы и ответы, становился все более явным в последующие месяцы нашего общения. Помимо этого, он также делился многим со мной, в своей тихой и внимательной манере. В нас развилось глубокое доверие друг к другу, которое по-настоящему проявилось спустя 10 месяцев у его смертного ложа.
Мне казалось, будто этот францисканец владел особой формой «атмосферной обработки», которая побуждала каждого изобличить свои самые глубокие тайны, не предавая при этом самого себя!
«Эта альпийская панорама наводит меня на воспоминание об одной встрече в 1938 году, в нежном возрасте 25 лет, с Адольфом Гитлером», – он пытливо посмотрел на меня. Но так как я не отреагировал, он продолжил. «В качестве офицера СС «внешнего круга» я приехал с важной миссией в Оберзальцберг, чтобы передать сообщение из исследовательского отдела проекта летающей тарелки лично Адольфу Гитлеру. Я приехал вечером, и панорама была потрясающей – как и сегодня. В то время как я стоял на большой террасе и в оцепенении, погруженный в свои мысли, наслаждался панорамой, сзади со мной заговорил фюрер, так неожиданно, что я напугался. Он улыбнулся, положил руку мне на плечо и сказал, «Да – ничто так поистине не благородно и не важно, как созерцание постоянного акта создания». На этих словах он отвел меня в сторону к садовому столу, где я доложил ему переданную информацию».
«Вы знали его лично?» – спросил я любознательно.
«Да. Я встретил его четерыжде. В частных беседах он казался совсем другим человеком. Ко всем, кто относился к внешнему и внутреннему кругам, он относился дружелюбно, в поведении был скромен, совсем не такой фанатик, каким его знал весь мир. Правда, постоянно в пределах своей особой харизмы, которая вызывала у окружающих смущение и покорность. Я всегда чувствовал, что он был таким человеком, который не имел ни друзей, ни человеческой радости; который находился внутри частичного нейтралитета, окутавшего его формально. Его глаза были полны блуждающих огоньков и были не в состоянии не смотреть пристально на своего собеседника – у меня постоянно было такое чувство, что он может увидеть человека до глубины души и, если нужно, молча стереть его в порошок», – задумчиво произнес брат Петер.